Артучь, Ала-Арча, Домбай, Узункол.
Поездка совместно с альпинистами США.
1976 год
04.07.76. 10:15 Самарканд. Только что открылся книжный магазин возле базара. Толпа детей, человек 40-50, в возрасте от 9 до 17-ти лет окружила большой прилавок с учебниками. Каждый тянет руку с деньгами и кричит, какие учебники нужны; едва различимы названия - анатомия, биология, физика. Стоит сплошной гомон; с продавца, молодого парня, льётся ручьями пот; от мощного натиска сдвигаются прилавки. Около другой стены, с художественной литературой стоят 8-10 человек и долго ждут, когда освободится продавец. Через полчаса ситуация не изменяется, только ребят набивается всё больше. Продавец изнемогает и, не выдержав напора ребятни, прекращает торговлю и выпроваживает молодёжь за дверь. Но стоит ему заняться нами, дети снова набиваются в магазин, и начинается галдёж пуще прежнего. Наконец, парень снова выгоняет их и запирает дверь. Только теперь мы можем купить несколько книг.
Вчера вечером ходили в Гур-Эмир, гробницу, мавзолей Тимура, вместе с Сергеем Бершовым (разговорчивым, зеленоглазым украинцем невысоким, стройным, с приятным открытым лицом). Лазили прикоснуться к могиле Тамерлана (охраны нет): по преданию, это снимает все грехи, совершённые до сих пор, и гарантирует долгую жизнь.
Снаружи поговорил минут 10 с детьми, девочками лет 8-10: все хотят учиться и стать врачами, учителями. Учиться здесь, а не в Москве.
Долго смотрели комплекс Регистан, 3 медресе. На одном из них, Шир-дар, изображена мозаикой яркая картина: тигры, павлины людские лица, орнаменты растительные и животные. Спросил у экскурсовода: ведь мусульманская религия запрещает рисовать людей и животных. Оказалось, что нет: щиитам (именно щиитам, а не шиитам, как пишут) - можно, а суннитам - нельзя. Узбеки и большая часть арабов - щииты; иранцы и часть иракцев - сунниты. В чём их принципиальное различие - так и не понял.
Великолепный азиатский базар: горы помидоров, арбузов, лука, дынь, урюка, пряностей, яблок, винограда. Украинцы, узбеки, корейцы, русские, таджики, татары... Старики любят торговаться. Много молодёжи: та высокомерна и держит твёрдую цену.
Памир. Артучь.
04.07.76. Готовимся к выходу на тренировочные восхождения - 2-ой день лагере. Цель - пики "Северный" и "Борцов за мир".
Блажен, кто рано поутру
Имеет стул без принужденья.
Тому все яства по нутру
И все доступны наслажденья.
(А.С.Пушкин)
Это четверостишие регулярно цитирует Вацлав Ружевский перед тем, как идти на шхельду (т.е. туалет, кто не понимает). Вацлав много лет работал в лагере "Уллу-Тау", рядом с "Джайлыком", и мы немного знаем друг друга. Он хорошо знал Мальцева.
Одна из былей неистощимого рассказчика Эдика Липеня: на одном из восхождений (на пик Коммунизма) за 400 метров до вершины у одного из участников вышла большая геморроидальная шишка рядом с задним проходом. Эдик вправил её внутрь и, чтобы не было повторного выпадения, заклеил обе ягодицы вместе лейкопластырем крест-накрест. Помогло - до спуска рецидивов не было. У нас на Корженеве этим страдал Игорь.
Сам лагерь Артучь прекрасен: много зелени, чистейшие потоки пронизывают лужайки; сухой, насыщенный солнцем и свежестью воздух; в часе ходьбы вверх - чистейшее озеро с рыбой маринкой.
Во время тренировок на скалах, 6-го, впервые видел совсем рядом много змей. Один щитомордник потихоньку выползал ко мне из-под большого камня ближе, чем за 1 метр, и быстро юркнул обратно, когда я резко поднял руку. Ещё несколько раз выползал и расположился, свернувшись кольцами, греться на тёплом камне; длина около 130-140 см. Ещё две змеи, песочные эфы, проползали рядом и прятались, когда мы пытались их поймать. В лагере, по рассказам старожилов-инструкторов, живут три гюрзы: рано утром они выползают погреться, днём прячутся под домиками, а охотятся ночью. В палатках много раз видели и убивали фаланг. Тем не менее, ни одного несчастного случая из-за этой нечисти с детишками обслуги и инструкторов не припоминают. Поражает обилие бабочек - многие тысячи толкутся над ручейками, порхают словно снежинки, а к вечеру усаживаются на деревья, арчу, будто цветы.
В 13:10 вышли к Куликолонским озерам. Идти тяжеловато - велик для первого выхода рюкзак и темп, заданный Мишей Коньковым. Но прелесть окружающего пейзажа искупала грязь, пот и пыль тропы, набитой ишаками, везущими вниз сухую арчу на дрова местным таджикам. Синие озёра, густой и терпкий запах арчи перемежается со свежим ароматом водяной пыли бегущего рядом ручья, мелкие водопадики, крошечные радуги создают постоянное радостное возбуждение. Поставили палатки па маленьком полуострове озера. Вода прохладная, чистая. Павличенко, Ружевский, Байбара и Коньков купались, я не отважился, боясь простудиться.
После неважной (как почти во всех лагерях) лагерной кормёжки, отъелись вволю взятыми на базе овощами, хорошим борщом и т.д.
Рядом с нами расположена большая палатка КСП Артуча и (мир тесен!) персональная палатка Коли Бодрова, командира отряда разрядников. Выпил у него полный чайник чая. Говорили о знакомых: с 62-го года, когда Бодров был командиром нашего отделения на сборах в «Джайлыке», когда вместе с Мишей Алхутовым, Люсей Буяновой ходили мы на первую четвёрку, утекло много воды, и много раз перекрещивались наши дороги; я стал мастером, он остался кандидатом, но отношение у меня к нему - прежнее, как к одному из учителей, любящему горы. По дороге сюда Ружевский рассказал, что один из наших знакомых, Саша Черкай из Черноголовки, искалечил себе руку: на тропе на леднике на него медленно наполз огромный камень и зажал намертво запястье, Бодров ещё не знал этого. Судьбы не избежать.
08.07.76. Вышли на гору в 4 часа - здесь на юге в это время ещё темно. Лев Павличенко приготовил завтрак (стройный, высокий парень из Подольска, круглое украинское лицо с сухими чертами, кандидат на поездку в Гималаи, скромен, участник подъёма на южную стену пика Коммунизма вместе с Онищенко и Коньковым). Без осложнений, каждый своим темпом сходили на пик "Борцов за мир" 2А категории трудности. После горы поспали полчасика и пошли вниз.
Разговор по дороге коснулся семейной жизни ребят, серьезно занимающихся альпинизмом: она почти у всех стандартно осложнена. Мы шли с Макаускасом и он рассказывал: у него двое детей. Каждый год жена затевает одни и те же разговоры, что уйдёт от него. Четыре года назад нашла даже себе нового мужа; перед его отъездом в горы забирает детей и уходит жить к матери. Но сколь стандартно поведение жён, настолько же одинаковы и ответы альпинистов: хочешь разводиться - пожалуйста, нашла нового мужа – ну и прекрасно, может быть тебе с ним будет лучше.
За ужином затронули тему о женщинах в альпинизме, многогранную и неисчерпаемую. Кто-то - абсолютно против, я - за них, привожу в пример Эльвиру и других; но одних их пускать нельзя, нужно умелое руководство, и тогда происходит облагораживание спорта. Есть у меня и союзники, и ярые противники. Вацлав - за женщин на уровне лагеря и не выше. Он рассказал, что в прошлом году на Хан-Тенгри погибла Ольга Дончак (Трубникова) и сдёрнула троих ребят из Волгограда, и никого из них не нашли. Она знакома мне по майским сборам в Узунколе 74 - тогда много пили и говорили (был там и Коля Бодров). Она показалась мне тогда болезненно самолюбивой. Поражаюсь быстротечности времени: как одна минута пронеслись два года; сыну Мишке уже год и четыре месяца. И, как доли секунды, мелькнуло мгновение, длиной в месяц, когда поднимаясь к нему по ночам, вспоминал о горах, бывших и будущих.
09.07.76. Благоустраивались на втором этаже главного здания над столовой. Под руководством Ружевского соорудили помещение для 15-ти человек. Поставили матрасы на чурбаках; отгородили подпалатником, подвешенным к потолку, уголок для двух женщин: Наташи Филипповой, врача из Северодвинска, и Татьяны, жены Бершова. Ждём американцев с остальными нашими. На занавеске, отделяющей женскую часть помещения, Вацлав нарисовал женщину с пышными формами, огромным задом, лежащую на плоской вершине горы и протягивающую скальным крюк хилому мужичку с искаженным лицом, карабкающемуся к ней по скалам.
Липень доказал хлипкость моей постели: присел на неё и подпрыгнул – вся конструкция вместе с ним развалилась. Я, хотя и легче раза в полтора, без труда доказал, что и его ложе не прочнее (хотя деревяшки у него пошире).
Часов в 5 увидели ГАЗ-66, пылящий снизу. За час до этого вывесили два лозунга: «Mountains like brave fellows» ("Горы любят смелых парней") и «You are welcomed at our camp» ("Вас приветствуют в нашем лагере"). На одном из сборных домиков висит стандартный плакат: "Альпинизм - школа мужества" (кто-то мелом подписал и не получилось стереть "замужества"). Американцы, шестеро, вылезли насквозь пропылённые, но бодрые. Сопровождающий переводчик Виктор Медведев бледен от пыли и усталости. Весь народ в лагере высыпал посмотреть на заморских гостей - изрядная толпа, я щёлкаю двумя аппаратами (своим и Конькова), снимаю кинокамерой. Американцы немного смущены всем гамом. Им показывают их помещение - две комнаты в сборном домике с хорошими деревянными кроватями, тумбочками, столами, стульями. Полно багажа у каждого: рюкзаки, чемоданы, сумки.
Кончил снимать, начал помогать Шатаеву носить его поклажу: он привёз много спецпродуктов - сухую колбасу, орехи, сухой олимпийский напиток, кофе, помидоры и т.п. Его новая жена, Люба Терентьева, радостно показывает ему их двухместную комнату.
Часа через два, когда гости помылись тёплой водой из ржавой трубы в дощатом сарае-будке (баня сгорела дней 10 назад), у нас на антресолях началось общее собрание. Коротко сказал Шатаев (Медведев переводил):
«Завтра посмотрите район и пойдёте, куда кто захочет, на любую гору, на любой маршрут, хоженый или новый. Никаких ограничений нет».
От американцев выступил Генри Барбер (Henry Barber - буквальный перевод фамилии - парикмахер), 23 года (на вид старше лет на 10), высокий, сухой, жилистый, усы, прямой нос, светло-зеленые глаза. 0н сказал, что им очень интересно будет лазить с нами, они видели новую для них культуру, древние и необычные здания; хотят обмениваться не только моделями снаряжения, но и идеями по любым вопросам. Предложил вечером посмотреть его слайды о лазании в Штатах, Англии, Австрии, Новой Зеландии.
Затем Барбер представил своих, Шатаев - нас. Барбер - профессиональный альпинист, испытывает новое снаряжение, выпускаемое фирмами, читает лекции, показывает фильмы - этим и живёт.
Майк Варбуртон (как позже выяснилось, родной племянник президента Картера, (Mike Worburton) - 19 лет, студент, здоровенный парнище под два метра, улыбается, зубы наружу, занимается альпинизмом, по его словам, с 9-ти лет, год назад ходил с нашими на Эль-Капитан, немного говорит по-русски.
Алекс Бертулис, атлетически сложенный литовец, правильные черты лица, курчавые волосы, 36 лет. В США с 45-го года, архитектор, единственный из них с большим доходом, просматривается сходство с Дайнюсом.
Крейг Мартинсон, профессиональный фотограф с собственным маленьким ателье, 21 год, внешностью почти мальчик, правое веко слегка дёргается, открытое славянское лицо.
Джордж Лоу (George Lowe), 31 год, профессиональный физик, работал в центре мюонных исследований, сутуловатый, тонкий, интеллигентное спокойное лицо.
Кристофер Джонс (Jonse) - 36 лет, писатель, приятель Лоу - лазили вместе, слегка прихрамывает, хитроват на вид, себе на уме, насторожен. Никто из них не производит впечатление супермена, ни у кого нет такого решительного, медального лица как, например, у нашего Славы Онищенко. У Барбера проглядывает слегка маска лёгкой снисходительности или оттенок подозрительности.
Ужин - совсем не то, что было у нас до того: свежие помидоры, сок, жареный картофель и мясо, сыр. С непривычки я переел. После ужина - до 23 часов смотрели слайды Барбера. Потом на антресолях - общий обмен мнениями между собой, впечатления пока неопределённы.
10.07.76. С середины ночи болит живот, выворачивает наизнанку, несёт, завтрак шикарный, завидно смотреть, но я ограничиваюсь только чаем. Лоу и Варбуртон страдают той же болезнью (болезнью Бершова, как мы её называем. Сергей прилетел с Юго-Западного Памира, набросился на овощи и три дня мучился поносом. Но акклиматизирован блестяще).
Для знакомства с районом выходим налегке, в кедах. После моих двойных казённых "вибрамов" идти просто удовольствие, ботинки мне выдал Комков из фонда спорткомитета, в них ходили на пик Коммунизма кандидаты - гималайцы, и отзывы ужасны: узкая подмётка, спрятанный рант и выступающие щёки, плюс плохое качество резины создают объективную опасность и на снегу, и на скалах - наше российское головотяпство.
Жара. Варбуртон делает огромные шажищи в двойных американских вибрамах, потеет, но упорно разнашивает. Барбер и Лоу идут легко и быстро в кроссовках. Часа за два дошли до нашего полуострова. Перекусили колбасой, печеньем с чаем и пошли смотреть цирк Адам-таша - Мирали - Марии. Понравилось, и с Барбером и Лоу пошли смотреть новый цирк - Рудаки. Туда повёл Юра Емельяненко, опытный работник спорткомитета, высокий, чёрный атлет, с ногами, занимающими, по меньшей мере 50% от его роста. Его жена сунула мне в электричке в Москве посылку с лимонами, галошами и наказами быть ему поаккуратней. По дороге Емельяненко рассказывал о флюоритовых шахтах, которые после войны взорвали, о мумиё (новинка для американцев), арчовых лесах. И вдруг, американцы застыли с разинутыми ртами: на тропе из-за поворота появилась обольстительная девушка Света (инструкторица из Артуча), бронзовая, стройная, с симпатичным лицом, в плавках типа "бикини" и узеньком бюстгальтере. За ней - ещё двое, но в шортах, парень с девушкой. Быстро прошли мимо, но Генри и Джордж долго смотрели вслед.
«Ого, какие девушки есть у вас!» - это Генри мне.
«А у вас что, похуже?» - это я ему.
«Встречаются, но только не в горах. На пляже полно, но там - не то. Она натуральная блондинка?»
Я пожал плечами и посоветовал вечером спросить лично у неё. У начала морены подошли Липень и Майк. Полюбовались стеной Рудаки и повернули к дому. Бедный Майк совсем взмок в тяжеленных ботинках. В лагере Онищенко, Барбер и Джонс разделись догола и окунулись в ручье. Слава охотно и долго позировал голым, американцы поспешили одеть трусы.
Вечером после долгого совещания между собой гости пришли к нам на антресоли и сказали кто с кем и куда хочет идти.
«Я пойду с Мишей» - заявил Джордж.
«С каким? У нас два, один - спортивный работник, а другой – физик» - попросил разъяснения Шатаев.
«С физиком, коллегой. И, кроме того, мне хочется разговаривать, а Миша хорошо говорит по-английски, будет учить меня русскому».
Лоу хочет идти по стене Мирали на новый маршрут - недаром он днём выспрашивал меня про эту стену.
Позднее я подошёл к нему и сказал, что и мне с ним лазить будет весьма интересно, но сейчас я далёк от хорошей спортивной формы. Из-за семейных и производственных забот почти не тренировался, по скалам хорошо лазал в молодости, а сейчас кое-какие навыки утрачены. В ботинках "вибрам" никогда не ходил по скалам - только в триконях. В общем, выложил ему всё, что есть у меня негативного. На всё это он просто ответил:
«Ничего, посмотрим (Take it easy, we shall see)».
11.07.76. Выходим вверх, Планируем сначала тренировочное, а затем и основное восхождение. Трое американцев, поодиночке, только с личными вещами, по холодку, не торопясь, ушли. Виктор Байбара и я заняты получением продуктов на складе. Позднее подключились Бершов и Дайнюс Макаускас, сделали несколько ходок от склада к нашему городку и там распределили общественный груз. Только часов в 11 выхожу в одиночку, т.к. готовых попутчиков нет. Приятно идти, рюкзак - всего килограмм 20, внутри бутылка виноградного сока, к которой я время от времени прикладываюсь. Дорога к лагерю на полуострове заняла всего 2 часа 20 мин. (Первый выход - 4 часа). Где-то за полчаса до конца нагнал Слава Онищенко: идёт быстро, пыхтит как паровоз, рюкзак явно тяжелее моего, на лице написано удовольствие от обгона.
Шатаев распорядился перенести лагерь с полуострова - конечно, правильно, т.к. там тесно и сыро и стало грязно. Но на лужайке, которую он выбрал в арчовой рощице, сыровато е тоже мало места для всех. Ставлю свою серебрянку метрах в 20-ти от основной группы. Часом позже туда неожиданно запихивает своё барахло Генри Барбер, спрашивает, не возражаю ли.
«Конечно, ложись» - отвечаю.
Я располагаюсь головой к выходу, а он, как будто, намерен спать головой внутрь. Объясняет, что обычно также спит головой к выходу, но сейчас ему кажется есть небольшое уклон, а он этого не любит. Ложимся валетом; ни он, ни я особых неудобств от этого не испытываем.
12.07.76. Часа в 4 будит Онищенко:
«Ты что, на гору не пойдёшь? Американцы уже копошатся». (Хотя Генри ещё храпит, и мы собирались вставать в 5). У примусов возится Павличенко: он, Ружевский, Мартинсон и Майк, выходят на Адам-таш по 4Б. Жарю яичницу, съедаем в темноте по несколько ложек и идём с Джорджем следом за Генри и Славой, ушедшими раньше. Лоу обут в лёгкие скальные туфли, а я в свой (казённый) идиотский двойной "Вибрам", мне заметно тяжелее. По дороге говорим о том, о сём. Джордж сообщил, что недавно разошёлся со своей girl.
«Девушкой или женой?» - уточняю я.
«Молодая жена у нас называется девушкой. У нас с girl было двое детей и всё-таки мы не смогли жить вместе, сейчас дети у неё. Живут в штате Аляска, далеко от центра страны».
«А в чём же дело? Из-за альпинизма?»
«Не только это, есть и другие причины. Потом, может быть, ещё поговорим».
Часа через два на перевале догнали поджидающих нас Славу и Генри - перед нами гребень Алаудина, 3Б к.т. Связались; Генри и Джордж идут первыми.
Ключевое место маршрута - вертикальная стенка ~2 м над скользкими плитами. Барбер мается минут 5 и затем с трудом вылезает. Слава подходит к тому же месту и минут 10 пытается вылезть, не используя верёвки, идущей к Генри. Не получается, и он с досадой кричит вверх, чтобы Барбер закрепил верёвку (tension – этому я уже научил всех наших); используя верёвку, он проходит к Генри. Тем временем Джордж и я высмотрели место подъёма правее, и Джордж без особого скрипа вылез там и начал поднимать меня. Я лезу, не используя верёвки, но наша резина скользит (не чета туфлям Лоу), и вынужден я нагрузить перила. Досадую на свои "говнодавы" - даже в триконях я прошёл бы здесь, но трикони нам запрещены (устарели; на Западе их не применяют уже лет 30).
Дальше идти проще. Попеременно лезем первыми и скоро мы стоим на вершине. Фотографируемся в разных сочетаниях, по двое, по трое. Спуск прост. В одном месте - дюльфер метров 15. Американцы спускаются потихоньку без беседки, обычным способом, пропуская верёвку через плечо. Мы - гораздо быстрее и безболезненно. Вообще, кажется, они не любят спусков по верёвке - многие их маршруты в Штатах сложны, но спуск оттуда - пешком (массив Эль-Капитан, вообще все Йосемиты, каньоны). Вернулись в лагерь к 13-ти.
Вечером готовимся к завтрашнему выходу на Мирали. Мы с Лоу довольны друг другом - так мы сказали, сначала он, потом - я. Раскладываем своё снаряжение на траве и отбираем необходимое. Джордж долго подгонял свои резервные кошки под мои неуклюжие ботинки. Это не так просто, как с нашими кошками: конструкция сложная, разборная на 8 частей, жестко скрепляемая винтами специальным ключом, 12-ти зубые, 2 зуба торчат вперёд, позволяют идти по вертикальным ледовым стенкам, если использовать ещё и ледовый молоток с длинным клювом, заклинивающимся при ударах по льду. Стоимость пары - 55 долларов; очень удобный и лёгкий рюкзак - 85 долларов. Ключевое место нашего маршрута - узкий и отвесный ледовый жёлоб, зажатый с обеих сторон монолитными скалами, длина отвеса - метров 30, а дальше положе ещё метров 250.Из моего набора Лоу выбирает несколько титановых скальных крючьев, у них много закладок - новинка для меня.
Слава Онищенко прочитал заполненный мной маршрутный лист (мы, в отличие от американцев, должны оформлять все документы) и с обидой сказал:
«Пора бы знать, что с 1970 года я - заслуженный мастер спорта, а не международного класса».
Обида и неудовлетворение столь явственно прозвучали в его голосе и с таким мальчишеством, что я с трудом удержался от смеха. Сдержавшись, я извинился за ошибку, на что он заметил:
«Ну, ладно, сейчас ничего, но на будущее – знай».
13.07.76. Спалось опять плохо, всё ещё побаливает желудок, усталость, на гору идти нет желания, но надо. Накануне Лоу предложил идти в 2 ночи, но Слава воспротивился (к моей радости) и вышли в 5. Полная луна - красота, через полчаса рассвет. Наш путь вверх начинается с разваленного контрфорса, здесь небольшая дискуссия. Слава и я хотели бы идти прямо вверх по скалам, а американцы - выйти на контрфорс по заснеженным полкам. Согласились на их предложение, хотя этот вариант более опасен из-за камнепадов. Быстро проскочили.
На гребне контрфорса связались: американская и советская двойки.
У Лоу партнёр - его старый друг Джонс. Посмотрев на скалы, Лоу матерится: «It is fucking simple rocks».
Я прекрасно понимаю, но прошу объяснить. Джордж краснеет и говорит, что это - дурное слово и его не нужно употреблять. Скалы действительно простые, 3-4 к/тр.
К 11:30 американцы, а за ними и мы, вылезли под большой жандарм на широкую полку со снегом и осыпными камнями. Кипятим там чай, съедаем по паре кусочков салями с сухарём, дремлем минут 15. Лоу и Джонс предлагают ночевать здесь, но Слава возражает (с моей поддержкой):
1) надо посмотреть ключевое место маршрута - неописуемой ледовый жёлоб, начинающийся выше жандарма;
2) слишком мало работали и
3) место здесь небезопасное от камней.
Наша связка подходит первой: меняя друг друга, идём по скалам основания жандарма, потом обходим его по крутому снегу и взбираемся на жандарм. На самом пальце, на наиболее удалённой, от стены части жандарма находим удобное место и сверху кричим американцам, чтобы шли к нам. Подходят, довольны. Быстро делаем площадку. Варим суп из их сублимированного варёного горошка и нашей тушёнки.
Большинство их продуктов совершенно безвкусно, это признают и сами они, и есть лучше в сочетании с нашими добавками. В восторг их приводит приготовленный мной наш сублимированный творог со сгущёнкой - говорят, что в Штатах такого продукта нет, вкуснее, чем мороженое, нравятся наши, колбасы, особенно салями (тоже говорят, что в Америке такой не делают); любят сухари - тоже не делают, нет даже такого слова, и они называют их: сладкий сухой хлеб (dry sweet bread) или, для них весьма приятные, чёрные подсоленные сухари ( salt black bread).
После обеда Лоу мастерит себе очки-консервы из прорезиненной ткани; свои забыл внизу, и взял пустой футляр (а я ведь специально перед выходом напомнил им об очках). Джордж говорит, что забыл впервые в жизни и надеется, что в последний раз.
Разглядываем жёлоб, по которому завтра предстоит подниматься: ширина - метра 4, на скалы хода нет - монолитные стены. Сейчас стоит жара, палит солнце и в двух местах - настоящие водопады. Потоки воды льются вертикальными мощными струями, длиной по 5-10 метров, изредка падают камни. Средняя крутизна на протяжении ста метров 80°. Дальше - положе. Я говорю Лоу, что у меня нет опыта подъёма по таким крутым и длинным ледовым стенам; он успокаивает - много лазил в Америке по замёрзшим водопадам зимой, всё будет в порядке.
Небольшие дебаты о времени завтрашнего выхода: они предлагают выйти в 1 час ночи в совершенной темноте. Есть у них два налобных фонаря и один отдают на нашу связку. Я предпочёл бы выйти попозже, но делать этого нельзя - с рассветом резко возрастает опасность обстрела в жёлобе. Часов в 6 вечера начинаем со Славой сооружать контрольный тур. Слава - поэт с точным образным мышлением - предлагает назвать жандарм "Броненосец", он и правда, выступает как нос мощного боевого корабля. Английского подходящего слова я не знаю и объясняю: старый тип корабля с очень толстой бронёй, дредноут. Они понимают и соглашаются.
У нас со Славой - короткий разговор: что бы такое особенное написать в записке. Через пару минут размышлений я говорю:
«У американцев этот год особый: 200 лет провозглашения независимости США, давай посвятим восхождение этой дате».
Слава соглашается и добавляет:
«... a также Советско-Американской дружбе».
Так он и пишет на обёртке от сгущёнки. Заворачиваем в эту записку шоколадку, две конфетки и в консервной банке кладём в тур. Когда сообщаю об этом американцам, Лоу кажется слегка тронутым (доволен), но Джонс кричит с оттенком иронии:
«Джордж, иди сюда, будет маленькая церемония; эти русские любят всякие церемонии!» Уловив его оттенок пренебрежения, я отвечаю ему:
«Не надо церемоний, записка оставлена со словами просто в знак уважения к гостям».
Они успокаиваются. Потом долго щёлкаем наши лесные орехи - отлично идут, посматриваем на "Горло дракона" - еще одно проявление Славиного воображения (так он окрестил жёлоб, весьма метко, по общему мнению). Ложимся спать в 20:30 подстелив под себя две здарки, нашу и их. Небо ясное, тепло. Это – Фаны, на Кавказе такое невозможно, наша здарка - из серебрянки; американская - из красного водонепроницаемого капрона. По конструкции она аналогична нашей, но значительно меньше отпотевает изнутри. Наша делается сырой даже, если головы торчат наружу, а у них только тогда, когда залезаешь внутрь с головой, т.е. дыхание идёт внутрь.
Джордж Лоу дал мне на это восхождение свой рюкзак, спальник и кошки. Спальник такой тёплый, как наш пуховый, но вдвое легче, полностью синтетический (оболочка - капрон; наполнитель - синтетический пух). В желобе по-прежнему журчит вода.
14.07.76. В 0:00 по Самаркандскому времени Лоу прерывает сонное забытьё. Луна хорошо освещает долину, но вся стена – в темноте, скала неотличима от снега или льда. Пьём по кружке чаю, и первая связка американцев выходит; мы, не торопясь, идём по гребню жандарма за ними по горловине жёлоба. Фонари - у Джорджа и у меня. Последний раз собираемся вместе на стыке жандарма и стены, и дальше Джордж Лоу уходит вверх первым, я жду своей очереди последним. Крис Джонс дал мне свой резервный ледовый молоток: один удар клювом в лёд и можно нагружать всем своим телом, выдерживает. Первая верёвка проста, лёд примерно 50 градусов с вмёрзлыми камнями; иду с включённым светом, Слава едва успевает выбирать верёвку.
Пока подхожу к Крису с Онищенко, Лоу уходит дальше - прямо в «горло дракона». Лезет очень медленно – 40м. за полтора часа. Я начинаю мёрзнуть и одеваю пуховку. Сверху раздаётся неясный крик, и Крис уходит к Джорджу на зажимах, оставляя верёвку. Потом по ней же на зажимах поднимается Слава и я остаюсь один. По свету фонарика различаю движение Лоу - он полез выше, оставив на старом месте тёмное пятно двойки. По колебаниям света могу судить о движении Лоу: удар ледорубом высоко над головой, клюв в лёд; удар молотком, клюв в лёд и четыре мелких удара передними зубьями кошек - подобрал тело к молотку и ледорубу; дальше процедура повторяется, восемью метрами выше задержка; держась левой рукой за ледовый молоток, правой ввинчивает ледовый крюк и вешает карабин.
Сверху Слава кричит, чтобы я подходил к ним, он страхует меня, выбирая верёвку. Вбиваю в лёд клювы молотка, ледоруба и передние зубья. Их молоток и кошки держат прекрасно, жёсткая хромомолибденовая сталь кошек создаёт сносную платформу для ступни, наш ледоруб - отвратительно, почти нельзя нагружать. С непривычки кажется, что мышцы голеней вот-вот лопнут от напряжения. Минут за 15 прохожу эту верёвку, вывинчивая по дороге два крюка. У меня нет обвязки на заднице, как у остальных - только грудная обвязка и поэтому отдыхать в висе практически невозможно, сдавливает грудь, ногам совершенно нет отдыха, и я помогаю себе, используя закреплённую верёвку, двигая по ней перед собой схватывающий узел (Слава по моей просьбе или выбирает, или закрепляет верёвку).
В темноте подхожу к двойке: они с трудом примостились на вмороженном в лёд камне, места для меня нет. Я прошу Онищенко жёстко закрепить мой конец верёвки или пристегнуть мой репшнур к крюку, чтобы я мог откинуться и дать хоть какой-то отдых вывороченным голеням. Он минут 5 возится и даёт мне конец верёвки в руки: жёстко закреплён, нагружай смело. Я нагружаю его, откидываясь назад, и не чувствуя никакой поддержки от верёвки, лечу вниз. За какой-то миг успеваю заметить, что Слава дал мне незакреплённый мой собственный конец основной верёвки, за которую он меня страховал при подъёме. Молнией мелькнула мысль: далеко же лететь, все 40 метров; успеваю крикнуть: "держи!" и тут же мгновенно, пролетев метра полтора, останавливаюсь. Слава богу! Это заткнутый за пояс ледовый молоток клювом зацепился за щель между льдом и вмороженным камнем, и я повис на темляке, полутораметровом шнуре.
Снова поднимаюсь к ним и прошу Славу (с матом, конечно) сделать проводник на верёвке и посадить его на крюк: он так и делает, и, наконец, я могу дать какой-то отдых ногам.
Верёвка выше - отвесный лёд, зона замолчавших сейчас водопадов. Джордж работает первым, а я опять с верхней страховкой должен выполнить работу замыкающего, лезть без опыта по такому льду – мука (да ещё наш чёртов ледоруб никак не даёт четвёртой точки опоры); ноги будто выдираются из суставов. Где-то посередине, у крюка на меня посыпался град ледышек - похоже, Джордж начал рубить лёд. Одна из них, килограмма 1, 5 сильно ударяет в плечо, и я не могу сдержать крик боли - от неожиданности. Кричу вверх:
«Stop isicles; only five minutes», и поток льда прекращается. Задыхаясь, спешу к Крису и Славе, плечо болит и ноет.
Выше ещё одна верёвка, такая же сложная, а потом желоб постепенно расширяется, делается пологим - до 50°. Рассвело. Связки начинают работать раздельно. Американцы очень быстро идут вверх, почти не страхуясь. Мы идём медленнее, т.к. рюкзаки у нас заметно тяжелее - мы стремились облегчить лидера.
С первыми лучами солнца, осветившими скалы над нашим кулуаром, начали свистеть камни - противный жужжащий звук; но большинство проносится ближе к центру, а мы жмёмся к левому канту. Ещё метров 200 идём по льду на передних зубьях, с одним крюком на верёвку и подходим под скальный пояс, пересекающий весь наш уже широкий кулуар (он расширился здесь уже метров до 10-ти). Поднимаемся к поджидающим нас американцам в маленький неуютный снежный кармашек, куда со скал льётся, вода. Там устраиваем небольшой перекус.
Дальше Лоу предлагает лидировать мне. Особого желания нет, но раз предложено - иду. Очень жёсткий лёд со скальной крошкой - в душе противное чувство, не сорваться бы. Выхожу сначала влево, а потом по скалам вправо и вот мы уже над головами американцев, они просят сбросить им верёвку, быстро проходим скальный - пояс, а выше снежно-ледовый, пояс метров 300, выводящий к концу стены на гребень. Сначала - лёгкий путь по снегу, потом крутизна увеличивается, и снег исчезает, остаётся лёд. Прохожу так 4 верёвки.
Продолжаем идти отдельными связками. Слава, идущий сейчас у нас первым, поджидает, пока американцы окажутся выше, и просит затем разрешения воспользоваться их верёвками, как перилами; идет по ней без схватывающего узла, просто придерживаясь руками. Американцы недовольны этим и что-то ворчат про себя. Вышел первым Крис: идёт тяжело, завинчивает по 3 крюка на верёвку. Чувствуется, что всем тяжеловато - жара, солнце жжёт, 13 часов, жажда нестерпимая. За 20 метров до гребня, до ложного перевала между Мирали и Адам-ташем, у меня развалилась правая кошка, то ли Лоу не туго затянул винт, то ли ещё что-то. Пока я пытаюсь кое-как приладить её или подвязать, чтобы ничего не потерялось, и одновременно вывинчиваю последний крюк, сильный рывок верёвки (наверное Слава решил поторопить меня) вышибает у меня из рук и крюк, и карабин. Я матерюсь и решаю скрыть эту потерю от всех, авось посчитают наши гости потерю небольшой и не будут возникать - все трое уже скрылись за перегибом гребня.
Подхожу на перевал в одной кошке. Там - чёрная мелкая осыпь, местами чистая от снега, стена пройдена, Буквально через 5 минут американцы, подстелив спальники, валятся на черепицу осыпи и засыпают мёртвым сном, Крис даже похрапывает. Я минут 30 повалялся, из них в забытьи минут 15, и пошёл делать ровную площадку на ночёвку. Слава, не торопясь, кочегарит примус. Джордж и Крис спали часа два заслуженным сном праведников - они хорошо поработали, особенно Лоу. Полпятого на помощь подошёл Крис.
«Это место», - сказал он, - «будет называться" Отель-Миша"». Пьём много чаю, едим их безвкусный горошек с нашей тушёнкой, интересных разговоров нет, чувствуется усталость, побаливает голова - здесь уже выше 4800 м. Спать укладываемся опять поверх здарок - прекрасный климат Фан позволяет это.
Снизу ветер доносит запах арчи (которой, наверное, скоро не будет - жестоко вырубают её местные жители, при полном попустительстве егерей. Видел, когда шёл один к лагерю, как таджик подрубал кольцом отличное большое дерево, чтобы оно засохло на дрова).
15.07.76. Нас ждёт очень напряжённый день. Чтобы вернуться в лагерь к Куликолонским озёрам, мы должны обойти целый горный хребет: спуститься с нашего перевала, идти по ущелью вниз, потом вверх на перевал Алаудин и оттуда снова вниз к Куликолонам. Но сначала - к вершине Мирали.
Встаём в 5. Джонс отказывается идти на вершину: говорит, что голова побаливает, да и неинтересно, т.к. путь прост. Выходим одной связкой тройкой. Снежный склон, потом несложные скалы (но есть куда падать), длинный гребень и в 8 - мы у вершины. Слава любит красивые жесты предлагает:
«Обнимемся за плечи и на вершину ступим одновременно».
Так и делаем: в середине Лоу, мы по краям вместе ставим ноги на тригонометрический знак. Слава пишет записку, а я снимаю кино, Джордж оглядывает пейзаж и говорит, что здесь похоже на горы Сьерра-Невады, но красивее и вольнее, меньше цивилизации.
Быстро идём обратно. На снежном склоне над перевалом я решаю опробовать мой "вибрам" в глиссировании. Но при попытке работать рантами для управления, вместо подошвы со снегом касаются, как будто надутые, щёки ботинок - никакого контроля. Ощущение будто на ногах кожаные шары, невозможно ни тормозить, ни поворачивать, конструкция совершенно непригодна для глиссирования. С трудом затормаживаю ледорубом и задницей и останавливаюсь рядом с перевалом. Когда подходит Джордж, он с ехидцей говорит:
«Как вы быстро спустились, Миша».
«У меня ботинки сами едут», - отвечаю.
В 11 начинаем спускаться с перевала в сторону, противоположную подъёму. Путь очень прост, и скоро мы на леднике. Слава предлагает идти по следам туристов, но я обращаю его внимание, что они ведут в снежное болото. Несмотря на это, он по-прежнему хочет туда и идёт туда. Я ухожу в сторону от болота и в результате оказываюсь минут на 15 впереди. Весь дальнейший путь американцы идут за мной, а потом к нам присоединяется и Слава. Потом - долгий неприятный спуск к Мутным озёрам по грязным моренам.
У Мутных озёр - небольшая передышка и снова двигаемся по тропе вниз к голубым Алаудинским озёрам (а Куликолоны - зелёные). Жарища, болят ноги, жажда, под склонами Бодхоны ни малейшего ветерка в теснине. Вода не утоляет жажду, а только наполняет желудок.
У прекрасных голубых озёр встретили группу плановых туристов; они покормили нас рыбным супом и желудёвым кофе. Крис и Джордж – в центре внимания. Купаемся со Славой в чистейшей холодной воде - редкостное наслаждение. Фотографируемся. Между прочим говорю руководителю туристов про Онищенко, знаменитого альпиниста. Тот как будто бы что-то слышал (хотя и обязан знать, если ходит и водит по горам людей) и говорит, что уважает трех Онищенко: футболиста и пятиборца, кроме альпиниста. Я ему в ответ:
«Те двое - мелочь по сравнению со Славой»
А сам Слава слышит этот наш разговор и млеет от удовольствия.
Кончился отдых, надо идти вверх па перевал Алаудина и опять - мука. Пот льётся ручьями, ботинки висят пудовыми гирями, Крис с огромным удовольствием отдал Славе верёвку, чтобы облегчить рюкзак; исчезли все красоты вокруг, нежно-бирюзовая вода озера исчезла в прошлом, как мираж.
На той стороне перевала сказал Лоу заготовленную по дороге тираду:
«Альпинизм - это и рай и ад почти одновременно, а альпинисты - это единственные люди на земле, которым дано это испытывать».
Он согласился; его ощущения очень схожы. В 19-30 вернулись в лагерь в арчовой роще. Народу полно, но ни чая, ни еды нет. Снова и снова вспоминаю Валеру Мальцева, Безенги 71-го года, когда после нашего долгого пути, он вручал (пришёл раньше с другой горы) горячий чёрный сладкий чай. И как на пике Энгельса, спускаясь с обработки, он попадал в нагретый мной спальник, хлебал горячий суп, завёрнутый для него, наслаждался терпким чаем с его любимыми травами, которые я специально брал для него, и как он ожидал с фонариком моего появления из тьмы, если я обрабатывал до темноты. Тоска по нему пронзила всё существо - на какой-то миг отключилось сознание, и я как в фантастическом романе Финнея оказался в реальном прошлом.
Сейчас внутри наших сборов не видно больших друзей (хотя многие: Коньков - Онищенко, Шатаев - Макаускас, делали много хороших восхождений). Нет духа уважения, готовности помочь. А может быть я стал стар и этого духа нет у меня?
16.07.76. Потихоньку все уходят в Артучь. Нет только одной группы: Коньков, Макаускас, Липень и Алекс Бертулис не вернулись с Бодхоны. Должны придти либо сегодня поздно вечером, либо завтра утром. Ухожу около 13-ти в одиночку, до чего же приятно идти, не торопясь, рассматривая горы в лёгкой дымке, воздушные и невесомые громады, думая и философствуя про себя.
Вспомнил, как поднимаясь по этой тропе несколько дней назад, нагнал мальчика таджика, гнавшего двух ненагруженных ослов в лес за дровами – арчой. Я, мокрый от пота, предлагал в шутку одного ишака нагрузить рюкзаком, а другого – собой.
«Рубли, давай рубли», - был ответ.
«А сколько рублей?»
«Один ишак, один день - пять рублей».
«Дорого берёшь»,
«Нет, дёшево, у вас много рублей».
Так мы и расстались, а он уселся на одного и с торжеством обогнал меня. В лагере – душ. Холодная вода из ржавого бачка, но - хорошо. Спецобед: тушёная картошка с нежным мясом, вкуснейший борщ, полно свежих овощей, соки - всё для гостей, а заодно и для нас.
Шатаев предложил для меня на завтра три варианта:
1) просто отдохнуть;
2) идти с ним и Любой на Диамар по 4А;
3) идти пятым с группой Байбары на Диамар по 5А.
Предпочёл первое - не помню уже ночи, когда мог бы поспать подряд хотя бы часов 6-7.
17.07.76. В 4 будит уходящая публика, суета, сборы. Уходят все, кроме меня и Майка Варбуртона.
Онищенко – Лоу, Барбер – Бершов, Мартинсон – Павличенко, идут тремя параллельными маршрутами на Сарышах - там 400-метровая стена, все короткие 5Б. Две группы собираются покорять Диамар. У Майкла понос (болезнь Бершова по старинке называем). Днём хорошо отдохнул, постирал, позагорал и почитал, кажется выспался. К вечеру вернулись все, кроме Лоу – Онищенко, им пришлось заночевать на спуске.
18.07.76. Поднялись в 5 и вышли тройкой: Майкл, Емельяненко и я на Рузерват, 4А к.т. Три часа подходов и три часа лазания. Юра и я - в галошах. Майк в основном лидировал в скальных туфлях, длина - около 20-ти верёвок, хорошие тёплые скалы; переполняют силы и желание. Всем восхождение доставило настоящее удовольствие, особенно Майклу. Часто на ломаном русском говорил Юре, предложившему этот маршрут:
«Как хорошо. Спасибо, Юра. Я очень рад».
У вершины догнали группу разрядников, инструктор у них оказался муж Тони Абрамовой, старой знакомой по "Джайлыку". С удовольствием поговорили о знакомых с Кавказа.
Спускались другим путём, почти весь путь по пыльной и грязной тропе. Семья таджиков, пасших скот на высокогорье, отдыхала на кошме, постеленной на навоз, перемешанный с пылью. Глава пожилой (как сказал - 49 лет), трое его пацанов, 9-14 лет, и племянник, 27 лет, работавший дизелистом на буровой. Угостили айраном из бурдюка и зелёным чаем. Спрашивали Майкла, какова жизнь в Америке. У них сквозило лёгкое презрение к иностранцу, у него - к ним. Ни айран, ни чай он не стал пить (боится за желудок. Таджики упорно не хотели говорить о вырубании арчовых лесов, впечатление, что им совершенно наплевать на эти леса, была бы трава пасти скотину.
Вечером в лагере показ слайдов, вручение значков (американцам, а не нам), вручение вымпелов (гостям и лагерному начальству). Нам вымпела вручили раньше с подписями американцев, по 5 рублей за штуку. Потом часть американцев разобрали по гостям, кого куда. Мы с Лоу пили чай с колбасой у нас на чердаке и говорили "за жизнь". Раньше он работал на нейтринной станции космических лучей (физик по элементарным частицам), потом уволили после резкого сокращения бюджета; сейчас переквалифицировался в инженера - электромеханика. Явное нежелание малейшего упоминания о безработице. При упоминании Кубы, непроизвольно кривится лицо (как и у Майкла, когда случайно коснулся тем о политике). Проблемы у них и похожие на наши, и сугубо американские. Нашу жизнь он постарается понять, но во многом мы позади (техника и сервис).
19.07.70. День отъезда из Артуча. Выехали на одной машине ГАЗ-66 с брезентовым верхом. Куча барахла и 20 человек друг на друге. Американцы, судя по их виду, принимают всё, как должное. Жара, пыль засасывает сзади, пьём томатный сок. Недалеко от Пенджикента вылезли помочиться и заодно залезли в колхозный сад за грушами и яблоками. В Самарканд приехали в темноте, помылись в душе, и начальник лагеря Поддубный устроил сюрприз - шикарный стол: коньяк от пуза, салаты, плов, канистра пива, чай, дыня. Набили все животы. Любимая присказка Виктора Байбары к Барберу после каждого ужина:
«Ну что, Генри, поели, а теперь по бабам?» Генри в лагере отвечал (у него со Светой романа не получилось):
«Ваши женщины слишком строгие, а что такое бабы?» Виктор же уверил Генри, что в Самарканде надо будет обязательно сходить в публичный дом, и Барбер страстно желает этого. После банкета Липень попросил меня составить ему компанию сходить на почту позвонить в Минск (уже после полуночи). Барбер спросил, куда мы собираемся?
«В публичный дом, конечно», - ответил я.
«И я с вами», - это Генри.
Через полчаса мы попытались с Эдиком незаметно уйти, но уже за воротами, далеко от базы, Генри догнал нас и отвязаться от него было невозможно. На почте он понял, что над ним подшутили и, пока мы с Липенем звонили, он похрапывал на скамейке. Обратно шли пешком, потом подвезла поливальная машина. В три ночи на базе я спросил у Генри:
«Ты сожалеешь, что ходил с нами?»
«Нет. Мой жизненный принцип - никогда но сожалеть о том, что уже сделано».
Утром Байбара ехидно спросил:
«Ну как, Генри, понравились тебе публичные дома Самарканда?». На что тот строго ответил: «You are bad man, not sex man (Ты плохой человек, а не секс-мен)».
Позже все они дали Виктору кличку «Sportsman» за его неуёмную энергию и желание лазить.
Ташкент.
20.07.76. Перелёт в Ала-Арчу. Удачно погрузились в самолёт. Рейс транзитный: Самарканд – Ташкент - Фрунзе. Это хорошо - почти целый день посмотрим Ташкент. Там нас сразу повели в зал интуриста: колоссальный контраст с переполненным душным общим залом аэровокзала - тишина, прохлада, свободные мягкие кресла. Узбекский спорткомитет предоставил маленький автобус, чтобы показать город. Своего багажа мы не видели - его сразу погрузили в самолёт на Фрунзе. После прекрасного завтрака в ресторане интуриста поехали смотреть центр города, заново отстроенный после землетрясения 66-го года. Бертулиса, как профессионального архитектора, заинтересовали защитные козырьки от солнца на некоторых зданиях. Раньше у них таких не делали, т.к. работало air-condition. Сейчас из-за подорожания энергии начали искать другие пути защиты от лишнего тепла, и ему интересен опыт нашей Средней Азии, когда я сказал, что в Союзе разработано стекло, пропускающее свет в одну сторону и не пропускающее в другую, он ответил, что будь это в США, автор изобретения давно был бы миллионером.
«А у тебя. Алекс, какой доход?»
«Тысяч 60-80 в год. На семью с тремя детьми как раз хватает».
Поговорили немного о семейном бюджете. В свободные два часа сходили с Виктором Байбарой по книжным магазинам; купил штук пять в букинистическом. Много ходили по городу. Рынок не столь яркий, как в Самарканде. Русских в Ташкенте - почти половина, Лоу дал интервью местной газете (польстил нам со Славой, вспомнив Мирали. Кстати, до сего времени, а я пишу в июле 85-го в той же онкологической клинике, этот маршрут не повторён, хотя покушались на него много раз. Слишком необычно это "горло дракона" для наших горовосходителей).
В 19:30 - фирменный ужин в интуристе аэропорта, отдых в прохладе - опять колоссальный контраст с общим залом ожидания. Генри читает Ленина - из брошюр на столиках. Перед уходом с десяток книжечек запихнул к себев сумку.
В 22 сели в ТУ-134 на Фрунзе, дикая духота, вся выпитая жидкость полилась наружу, взлетели только через час. Во Фрунзе встретили: двое дюжих парней перенесли вещи в грузовик; мы - в ЛАЗ и в лагерь; американцы - в РАФ и в отель. В Ала-арче оказались в 2 ночи. Проснулся начуч Виктор Суханов:
«А ну, таскайте ваш кули в КСП».
Перетаскали на 2-ой этаж, получили по спальнику и в 3 залегли на полу до подъёма, до 7-ми.
© Михаил Овчинников
